Я уехала в кантон Ури. Дневник эмигрантки - Татьяна Масс

Весь день Анна ходила именинницей, а после обеда в её кабинете раздался телефонный звонок, и она услышала красивый глубокий женский голос.

Латышский акцент был несильным, прибавляя шарма невидимой собеседнице:

– Я бы хотела поговорить с Анной Журавлёвой.

– Это я, добрый день.

Девушка сделала паузу:

– Это Инга Висконя. Понимаете, Анна, я должна вам объяснить одну вещь, которая может причинить вам боль.

– Говорите, – напряглась Анна.

– Я читаю ваши статьи, я думаю, что вы – сильная женщина, и для вас будет лучше узнать правду, даже если это тяжёлая правда.

– Ну, говорите же…

– Мы с Олегом уже давно любим друг друга. Между нами очень сильное притяжение: и физическое и интеллектуальное.

Девушка помолчала, ожидая ответа. Анна тоже молчала.

– Он мучается, потому что он никогда не бросит вас и сына. Но и меня тоже он не может оставить. Он уже пытался несколько раз меня бросить. И всегда возвращался. Я тоже хотела его бросить, потому что я устала так жить, собиралась уехать в США в одно крупное агентство, но я… я тоже не смогла.

«Вот и всё», – подумала Анна. Она давно чувствовала, что её муж изменился, и несколько раз пыталась пробить его закрытость сначала разговорами, затем слезами, криками. Но ничего не помогало. В их жизни что-то безвозвратно закончилось.

– Алло? Вы меня слышите? – забеспокоилась девушка в телефоне.

Анна бросила трубку.

Она зачем-то вышла из кабинета, прошлась по редакционному коридору, стрельнула папиросину у удивлённой уборщицы – вечно пьяной латгалки Аннушки, помяла протянутую ей «Приму», понюхала её и с отвращением выбросила. В таком виде её застала Власова, выглянувшая из своего кабинета и спросившая:

– Кофе пойдём пить?

– Нет, спасибо, Лен, я не хочу, – собравшись с последними силами и даже пытаясь изобразить улыбку, ответила Анна, глядя прямо в глаза Власовой. Та, что-то почуяв, долго смотрела ей вслед.

Затем вернулась в свой кабинет и закрылась в нём на ключ. На столе лежала бумажка – письмо, которое она получила утром с редакционной почтой: «Русская свинья Анна, возвращайся на Родину. Родина мать тебя зовёт!» Буквы были вырезанными из русских газет… Таких писем она получила уже сотню… Как и многие журналисты из русских газет в Латвии. И она уже перестала обращать на них внимание. А сейчас ей вдруг показалось, что буквы стали кривляться перед ней – злобные и холодные, приклеенные на бумагу чьей-то рукой. Анна уронила голову на это письмо и заплакала.

***

До глубокой ночи она сидела в своём кабинете, не зажигая света. У неё не было сил спуститься вниз, завести машину и поехать домой.

Больше всего не хотела вернуться домой и увидеть лицо Олега. Она слышала, как разошлись все сотрудники, как Аннушка гремела вёдрами, намывая пол в коридоре и в соседних кабинетах. Прислушиваясь к каждому звуку, она напрягалась при продвижении уборщицы к двери своего кабинета. Та прогремела ведром совсем рядом, дёрнула закрытую дверь, ругнулась, и ушла мыть туалеты вглубь коридора.

Анна сидела в кресле у стола и смотрела в окно. Через мост ездили автомобили, их шума не было слышно с 13-го этажа… За рекой красиво подсветились крыши и башенки Старой Риги. Полная луна зависла над шпилем Святого Якова – приторная декорация к мелодраме, в которой Анне досталась не вызывающая сочувствия даже у неё самой роль обманутой жены.

Телефон она отключила, чтоб никто и ничто не мешало ей вспоминать.

Они познакомились с Олегом в поезде Рига – Москва. Она уезжала домой после летней практики 4-го курса, он с другом ехал в Москву на выставку русских авангардистов начала XX века. Она ему не понравилась, он ей тоже, но когда она вернулась в Ригу на преддипломную практику через полгода, и позвонила ему чтоб сходить на выставку или в музей, он показался ей очень тонким, добрым, талантливым человеком. Она неожиданно влюбилась в него. Он тоже потерял голову недели через две после простых совместных гуляний по Старой Риге. Оба были амбициозны, красивы, артистичны, устраивали из своих свиданий настоящее шоу. Однажды в знаменитом ресторане Юрас Перле1 они так танцевали на круглой авансцене в центре зала, подсвеченной снизу, что чуть не упали оба в зал – смеющиеся, влюблённые. Или однажды разыгрывали перфоманс: «Дайте мяса стране!» – когда под сыплющимся снегом Анна стояла в своём элегантном пальто от Славы Зайцева в итальянских сапогах на шпильках на центральной улице Юрмалы у витрины мясного магазина и с плачущей гримасой протягивала руки к тушам за стеклом, вызывая недоумение у прохожих, а особенно у мясника – толстого белобрысого латыша, пригрозившего в конце концов ей топориком для рубки этих же туш.

Гуляли под весенними рижскими метелями, смеялись, пили вино, ночевали в его мастерской – тогда это была двухэтажная квартира в старом деревянном доме на улице Гертрудес. Время тогда неслось свежими вихрями, как весенний ночной ветер за окном. Олег зажигал камин, наливал вино и пытался рисовать её, но потом спохватывался и клялся, что никогда не будет рисовать её, потому что все девушки, которых он рисовал, очень быстро ему надоедали.

Он не собирался жениться, она даже не задумывалась о замужестве, но когда практика закончилась и она уехала в Москву, оба затосковали так сильно и неожиданно, что оказалось, что жить друг без друга невозможно. Тоска была такой сильной, что Анна не могла дышать. Олег описывал похожие ощущения. Звонил каждый день, приезжал в Москву часто, говорил, что она заколдовала пространство вокруг него: ни одна девушка ему больше не нравится и ни одна из девушек к нему больше не приближается ближе, чем на метр.

Её мама говорила ей, что он ненадёжный человек – одно слово «художник», но Анна, всё понимая, не могла миновать этого брака.

Собирая дочь в Ригу, мать ей сказала: «Ты же как кролик перед удавом: всё понимаешь и всё равно лезешь к нему в пасть!»

***

Вытерев слёзы, Анна вспомнила про сына и затосковала по нему. Выйдя из редакции за полночь, когда уже не было ни одной машины на редакционной стоянке, она ощутила, что скоро уйдёт из этой редакции и уедет из этого города. Пространство вокруг Дома Печати стало для неё чужим.

Дома было тихо и сонно. Она пробралась в комнату сына и увидела, что он спит неукрытый – одеяло упало на пол. Укрыв его, услышала шаги. Олег заглянул в дверь и протянул сонно:

– А, это ты? Дома уже не ночуешь?

– Мне позвонила твоя модель, – Анна сказала бесцветно. Она смотрела на его широкие плечи, обтянутые майкой – не могла насмотреться. Ей хотелось подойти и прижаться головой к его плечу, но с внезапной болью осознала, что теперь это стало уже невозможным.

– Я знаю. Потом поговорим. Я всю ночь работал, а сейчас пошёл спать.

Анна глухо затосковала. (Она всё-таки, оказывается, втайне ждала от него какого-то опровержения…)

– Нет, ты мне ответь – мне нужно знать – я с ума сойду, если ты не ответишь – ЭТО ПРАВДА?

– Да ты сама понимаешь, что правда. Поэтому и не пришла сегодня ночью… Кстати, где и с кем ты спала?

– Какое тебе дело?

– Правда, уже никакого, – усмехнулся Олег.

От этих слов у Анны перехватило дыхание. Она только махнула рукой и вышла.

Выпив чаю на кухне, поняла что не уснёт. Ей захотелось пройти в его мастерскую, но дверь, которая вела туда из дома была заперта. Она нашла ключ и прошла через улицу, заметив, что газон пора стричь – вид у него был довольно неопрятный из-за травы, выросшей какими-то дикими пучками.

В мастерской, которая была похожа с виду на нефтяную цистерну – большая круглая студия со стеклянной крышей – было просторно и всегда прохладно. Все металлические детали Олег заказал покрасить автомобильной краской под мокрый асфальт, пол был выложен серой блестящей плиткой, камин – чёрными кирпичами, трубчатые перегородки – всё было задумано под русский авангард начала XX века. Олегу нравилось, Анне напоминало заводской цех.

Анна вошла в мастерскую. В центре стояла незаконченная работа Олега – холст, который он готовил к конкурсу для престижной европейской выставки. На почти иконном фоне – красный и золотой переплелись, ещё раз напоминая об изобилии жизненных радостей, была изображена дама червей. Дама сердца… Руки с заострёнными пальцами зависли на полотне, как в невесомости, а в лице, наоборот, был схвачен момент истины – какое-то очень особенное, тонкое выражение дерзких глаз. Тёмные волосы тонким покрывалом лежали по плечам. Не совсем правильный, чуть вздёрнутый нос придавал лицу нерациональную живость.

«Это она, Инга», – узнала Анна.

Только возле этой ещё незаконченной работы она поняла, что у Олега начался совсем другой период в жизни, который ознаменован появлением Инги. Дело даже не в том, что эта девушка была красива и изображена с любованием. Дело было в том, что у него здесь была совсем другая живопись. Новые краски, новые тона, новая рука. Это был другой художник, совсем не тот, которого она знала до этого. Эта манера, непохожая ни на одного из известных Анне живописцев, была игрой мудрости и вызова, дерзости и понимания, ссоры и примирения, в ней была гармония, которая притягивала и уже не отпускала от себя.